Иствуд – первый ковбой, способный выстрелить в спину, и совесть нации. Ученик Михаила Чехова. Последний активно действующий рыцарь классического голливудского кино. Стоик и пессимист, наносящий американской мифологии смертельный удар.
На съемочной площадке Клинт Иствуд говорит не «мотор», а «о’кей», не «снято», а «завязали с этим дерьмом». Он мог бы вместо этого стрелять в воздух, как Сэмюэль Фуллер, один из его предтеч в Голливуде, как и он, великий стоик и пессимист. Но для этого он слишком серьезно относится к оружию и слишком ненавидит насилие. Разве что пошутит: «Если Майкл Мур явится ко мне домой с камерой, как к моему другу Чарлтону Хестону, я пристрелю его». И Мур, которому в присутствии сотен людей адресована эта фраза, искренне захохочет. Разве что пожалуется, как трудно ему было снимать мелодраму «Мосты округа Мэдисон»: «Мне не терпелось снова начать стрелять и убивать». Но вместо этого, закончив «Мосты», будет снимать один за другим фильмы о том, как отвратительно убийство, особенно если это убийство освящено властью.
Только человек, слишком много убивавший на экране, может так убежденно отвергать насилие. Только такой твердокаменный патриот, как Иствуд, может снять фильм о тихоокеанской бойне 1945 года глазами заклятых врагов-японцев. Только человек, равнодушный к боксу, может снять «Малышку на миллион», лучший боксерский фильм в мире. Только такой ветеран-республиканец, как он, упорно голосовавший даже за прогнившего до мозга костей Ричарда Никсона, может так отвергать Буша-младшего. Только такой идеальный WASP, «истинный ариец», может так ненавидеть расизм. Только человек, клянущийся в любви к «средним американцам», может категорически запрещать тест-просмотры, позволяющие «средним» судить его фильмы.
Прежде чем приступить к съемкам нового фильма, он каждый раз «убивает своего слона». «Убить слона» – наваждение режиссера Джона Уилсона, героя «Белого охотника, черного сердца», возможно, самого личного фильма Иствуда. Уилсон, мегаломан, благородный эгоист, супермен, не способный ни на один подвиг, денди-хулиган, неотразимая сволочь, отправлялся в Кению снимать героическую мелодраму. Но срывал график съемок, удирал на самолете на другой край континента, чтобы завалить-таки слона своей мечты. И, только потерпев очередное поражение, смирялся с тем, что его место не на поле боя и не в джунглях, а на съемочной площадке.
Прообраз фильма, который снимает Уилсон, – «Африканская королева». Прототип Уилсона – Джон Хьюстон. Человек, придумавший нуар, певец героического поражения, кумир Иствуда. Он взахлеб рассказывает, как сердечник Хьюстон, которому еще в юности врачи гарантировали в лучшем случае 10 лет жизни, и то, если он будет беречь себя, пил как лошадь, курил как паровоз, спал четыре часа в сутки и умер в 80 лет, домонтировав последний фильм. Особенно трогательно апология Хьюстона звучит из уст вегетарианца, однажды чуть не загнувшегося от передозировки мультивитаминов.
Особенно трогательно апология Хьюстона звучит из уст вегетарианца, однажды чуть не загнувшегося от передозировки мультивитаминов.
Тот, последний, фильм Хьюстона назывался «Мертвец». Привет с того света. Именно Иствуд первым сыграл в спагетти-вестернах Серджо Леоне героя, который, скорее всего, умер задолго до того, как завязалось действие. Человека-без-имени, пришедшего ниоткуда и ушедшего в никуда, неуязвимого и неприкаянного. Печатью смерти отмечены и ковбои из его собственных фильмов. Безусловно мертв инспектор Каллахан в последнем эпизоде саги о «грязном Гарри» «Внезапная развязка». Все прочие живые мертвецы, «самураи» Алена Делона, якудза Такеши Китано, – вышли на экран только потому, что грань между жизнью и смертью пересек в 1964 году Иствуд.
Иствуда-режиссера уже лет двадцать как назначили единственным наследником золотого века Голливуда, младшим братом Джона Форда и Хьюстона. Иствуда-актера еще раньше сравнили с Робертом Митчумом и Джимми Стюартом: он тоже умеет, пребывая почти в летаргическом состоянии, наполнить экран тревожной энергией. Впрочем, голубоглазый, двухметровый атлет Иствуд кумиром называет корявого коротышку Джеймса Кэгни.
Джон Уэйн объявил его «лучшим ковбоем». «В отличие от Уэйна я способен выстрелить в спину», – парировал Иствуд. Возможно, что на вилле Уэйна 25-летний Иствуд, ученик Михаила Чехова, мыкавшийся в поисках хоть какой-нибудь роли, строил бассейн. У кого только он их не строил. Многие из этих небожителей стали потом его друзьями и в упор не узнавали в «грязном Гарри» анонимного пролетария. А кто из зрителей признает Иствуда в анонимном, не обозначенном в титрах лаборанте из его первого фильма «Месть твари»? Кто помнит нелепейшую фразу, первую, произнесенную им с экрана: «Простите, профессор, кажется, я потерял свою белую мышь». «А вы в карманах смотрели?» – интересовался профессор. О чудо: мышь действительно обнаруживалась в кармане белого халата.
Единственный наследник традиции – последний наследник. Могильщик. После «Непрощенного» вряд ли можно снимать вестерны о благородных ганфайтерах. После «Малышки» – о победах на боксерском ринге. После «Флагов» – о подвигах джи-ай. А после «Настоящего преступления» – о бравых репортерах, на раз-два-три вытаскивающих невинно осужденных из газовой камеры. Иствуд слишком серьезно относится к национальной мифологии, чтобы лелеять ее. Он добивает ее, чтоб не мучилась. Это называется coup de grace, контрольный «выстрел из милосердия». Он не пожалел даже такой фетиш, как фотография шести солдат, водружающих звездно-полосатый флаг на отбитом у японцев острове. Для 15-летнего Иствуда этот снимок был иконой. Через 60 лет он снял фильм «Флаги наших отцов» – о том, что за фото не стоит ничего, кроме лжи, лицемерия, напрасной крови. «Если стреляешь – стреляй».
Что он может сказать? Только: «Все мы – несчастные сукины дети». Что осталось от американского мифа после того, как его ревизовал Иствуд? Пожалуй, только джаз. В юности он играл по кабакам за выпивку и еду. В 1988-м снял «Птицу», великий фильм о Чарли Паркере. «А вы знаете, что я тоже пою?» – дразнит Иствуд журналистов, не знающих, что он записал пару дисков. «Как? Ну вы слышали Фрэнка Синатру? Так вот, я пою совсем по-другому».
«Вы знаете, что я пою? Как? Ну вы слышали Фрэнка Синатру? Так вот, я пою совсем по-другому».
За спиной великих предтеч Иствуда был собственный, жестокий опыт. Форд кочевал с одной войны на другую, Хьюстон, по легенде, участвовал в мексиканской революции, Фуллер освобождал лагеря смерти. Иствуд опоздал на все войны. В армию его призвали как раз к началу корейской кампании. Самолет с новобранцами рухнул в море. Иствуд плыл три мили до берега. Это самый героический эпизод в его биографии: военную службу он завершал в качестве инструктора по плаванию.
Его война – его фильмы. Его фильмы – барометр американской мечты. Иствуд, боготворящий инстинкт как основу актерского творчества, сверяет поведение своих героев с мечтой упрямых индивидуалистов, представлявших Америку землей обетованной и преданных генералами, политиками, дельцами. «Совесть нации»? Похоже, что так.