Анастасия Вертинская // фото: Вадим Тараканов
Актриса Анастасия Вертинская выросла в интеллигентной семье. Ее отец Александр Вертинский – великий русский шансонье, поэт и композитор. Мать Лидия Циргвава – актриса, художница.
И всю жизнь Анастасию окружали талантливые, творческие люди.
Фото: семейный архив
– Мой папа очень рано осиротел, узнал много лишений, ему приходилось петь на клиросе за тарелку борща, он жил у своих тетушек и дядюшек, но потом ушел от них, поскольку те жестоко с ним обращались. Я родилась, уже когда папа вернулся из эмиграции. В Россию его вернула любовь к маме. Ей было только 17 лет, и бабушка была категорически против встреч дочери с «таким мужчиной». Папа был старше мамы на 34 года, и за ним тянулся шлейф ловеласа. Но они были счастливы. «Я прожила с Александром Николаевичем 15 лет как у Христа за пазухой», – говорила мама.
Мамина легкомысленность была притягательна для папы. Как-то он, еще когда ухаживал за ней, написал ей письмо, что корабль, на котором он плыл, попал в тайфун: «Я был на волоске от смерти, но в эту секунду я думал о вас, о том, как вы мне дороги, как я люблю...» Следующее его письмо маме было уже раздраженное: «Какая же вы все-таки странная, я вам пишу, что меня чуть не погубил тайфун, а вы мне пишете: «Какая прелесть, я обожаю тайфуны». Он видел много женщин, но только моя мама создала ему семью, которую он обожал.
Фото: семейный архив
– В детстве я была хулиганкой и ради риска таскала у папы из кармана мелочь. Папа, конечно, об этом знал. И как-то за обедом спрашивает, грассируя: «Какая-то воговка вчера укхала у меня деньги. Вы не знаете, кто это?» Глядя чистыми голубыми детскими глазами, я говорила: «Нет». Он спрашивал: «может, тебе дать денег?» – Я: «нет». И продолжала воровать. У него хватало мудрости не делать из этого криминальный случай. Порола нас с сестрой Марианной мама. Но при папе пороть нас было нельзя – он хватался за валидол, убегал, а мы прятались под полами его домашнего халата. И когда мама влетала и спрашивала: «Саша, где дети?» – он не мог ей соврать и опускал глаза.
Мама была строгой. «Что ты, Лиличка, кричишь на них? – удивлялся отец, когда мы приносили из школы двойки. – Я сам был первым двоечником в Киеве».
У нас в семье потрясающе готовила бабушка, а не мама. Однажды, когда бабушка заболела, маме пришлось жарить мясо. Когда она подала его к столу, папа, человек великодушный, сказал: «Лиличка, не расстраивайся: я очень люблю мясные сухарики».
Сестры Марианна и Анастасия Вертинские // фото: семейный архив
– У нас с сестрой были две бонны. Мы чинно гуляли с ними в Пушкинском сквере и были воспитанными барышнями. Но однажды, внимательно глядя на нас за обедом, папа сказал маме: «У меня такое впечатление, что мы воспитываем наших двух сте-е-егв не как советских гражданок». И после этого нас отослали в пионерский лагерь. Обратно мы приехали без вещей, но со вшами. Ввалились в дом, шмыгая носами, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогом. Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну че стоите? Как обосравшийся отряд! Жрать давайте». Потом прошли на кухню и съели там полкастрюли котлет, доставая их прямо руками. Папа тихо прошел в кабинет, потом впустил туда маму, и мы слышали оттуда всхлипывания и бормотания. Но было поздно. Советская власть вошла в нас с сестрой неотвратимо...
Папа всегда возвращался домой с гастролей с подарками. Он прекрасно знал, что нам с сестрой надо дарить все одинаковое, потому что иначе будет жуткая драка. Поэтому он дарил куклу в розовом платье Марианне, а в голубом – мне. Но я все равно его чудовищно ревновала к сестре, считая, что только тому, кого безумно любишь, можно подарить розовую куклу. А той, кого терпеть не можешь – куклу в голубом. Я с ним не разговаривала, обижалась, папа выяснял со мной отношения и с трудом их налаживал.
В 1957 году папы не стало. Он умер в Ленинграде, после концерта в Доме ветеранов. Мы стали одинокими, тяжело переживали его смерть, и жизнь наша потекла уже по другому руслу.
С Иннокентием Смоктуновским // кадр: «Гамлет» (1964)
– На съемках «Гамлета» Смоктуновский произвел на меня неизгладимое впечатление. Он, репетируя Гамлета, и в жизни стал замкнут, нелюдим. Не отключался никогда. Даже в буфете. Стоял один, просил с ним не разговаривать. И кругом шептались: он Гамлет, видите, репетирует, вживается. Он очень трепетно относился ко мне, рассказывал, что такое актерское искусство. И я невероятно ему благодарна. Без него я бы не сыграла так, как сыграла. Потом встретилась с ним на фильме «Кража». Он играл моего отца, я была очень рада встрече и кинулась к нему с прежней нежностью, но он оттолкнул меня с невероятной холодностью. Он не хотел со мной общаться и без конца придирался. Так же, как его персонаж, недовольный своей дочерью, то есть мной. Я сначала была оскорблена, но потом поняла, что он опять вживается в роль. Начинал со мной выяснять отношения с утра перед съемками, потому что, судя по всему, ему это было нужно как артисту – нажить конфликтные отношения с моей героиней.
Со своим учителем Олегом Ефремовым Вертинская снималась в одном фильме //
кадр: «Случай с Полыниным»
Кадр: «Случай с Полыниным»
– Когда Ефремов покинул «Современник» и возглавил МХАТ, я перешла за ним. Переиграла тут уже всего Чехова. Но взаимоотношения с Ефремовым, которые продлились столько же, сколько эмиграция моего отца, 20 с лишним лет, не принесли мне никакой личной радости. Но стали для меня колоссальной школой, воспитанием, и я считаю, что он был, есть и навсегда остается моим учителем. Так получилось, что мы с ним снялись в фильме «Случай с Полыниным» по повести Симонова. Это и есть моя первая и, наверное, единственная современная роль в кино.
С Александром Калягиным // кадр: спектакль «Тартюф»
– С Сашей Калягиным мы сблизились еще со студенческих времен (оба учились в Щукинском училище. – Ред.). И очень с тех пор дружили. Помню мольеровского «Тартюфа» во МХАТе. Калягин играл Оргона, я Эльмиру, Любшин – Тартюфа. Смех стоял в зале все время. Потому что в сцене соблазнения Тартюфа Саша под столом должен был уходить в люк, но он никогда не делал это вовремя. Но зато, когда он бежал под сценой за кулисы, от его топота все сотрясалось. А бежал он потому, что каждый раз играл с гримером в шахматы.
И свой ход пропустить не мог конечно же!
Фото: личный архив
– Мы с Никитой Михалковым расстались давно, и я отношусь к тому ужасному типу женщин, которые ни о чем никогда не жалеют. У меня и в мыслях не было давать нашему сыну Степану свою фамилию. Я чту род Михалковых, и мой сын в равной степени является наследником фамилий Вертинский и Михалков. Никита в молодости часто попадал в ментовку. Он дрался со всеми подряд. То он ревновал меня, то ему не так ответили. Мы с ним сидели в милиции без конца. Нас «заметали», невзирая на мою популярность. Мы с ним были очень молоды, оба самоутверждались, но ведь кому-то надо было отступиться от своей профессии ради сохранения брака. Но и он, и я оказались к этому не готовы.
Фото: личный архив
– Когда у меня родился Степан, я читала ему детские стихи Сергея Михалкова. Не потому, что он был его дедом, а потому, что они очень образные и легко запоминаются. «Дядю Степу» мой сын обожал. Их имена совпадают, так предложила назвать внука Наталья Петровна Кончаловская.
С сыном у нас отношения сложились очень доверительные и близкие. Хотя Степан говорит, что я была строгая мама. Я воспитывала его одна и была ему и за папу, и за маму. Всех его друзей приглашала домой, чтобы не упускать Степу из поля зрения. И надо признать, что Степиным друзьям у нас очень нравилось. Я не хотела, чтобы он стал актером, но он не спрашивал меня, он сам решил стать ресторатором... Степан может мне не звонить неделю, а порой даже две. Но я всегда знаю, что, если мне что-то нужно, он моментально будет этим заниматься.
Теперь моя любимая роль – бабушка. У меня четверо внуков. Старшая Александра (1992), у которой уже есть свой сын, Вася (1999), Петя (2002) и Лука (2017). Пока они росли, я с ними все время играла. Степа, проходя мимо стола со скатертью, стучал кулаком: «Мама, ты опять там, под столом?», а я оттуда в запале рычала: «Я не мама, я Багира». Страшно баловала внуков – как меня баловал отец.
Была история, как мы привели Петю на причастие. Со стороны видим, как батюшка что-то спрашивает у Пети, и Петины плечи в ответ поднимаются, а потом на всю церковь слышим Петин голос: «Ну не знаю, может, я какавы много пил?» Единственный грех, который он нашел.