Нынешняя осень объединила две памятные даты, связанные с именем Зиновия Ефимовича Гердта: 21 сентября – 100-летие со дня его рождения; 18 ноября – 20 лет со дня смерти.
Автомобилистом Герд был завзятым, машину свою обожал, относился к ней нежно и почтительно. Жена его, Татьяна Александровна Правдина (переводчик-арабист) – не менее заправский водитель. Управляли супруги своим траспортным средством по очереди. У них, чуть ли не у первых в Москве, появилась японская машина с правым рулем, - сотрудники ГАИ в то время такую еще в глаза не видывали. Однажды Гердты возвращались на ней домой из гостей. Зиновий Ефимович был в крепком подпитии. По какой-то причине машину остановил гаишник. Подходит и видит невозможное: на месте водителя сидит хорошо выпивший артист, а руля-то нет. Увидев, что глаза у лейтенанта полезли на лоб, Зиновий Гердт сказал: «Фигня все это, я когда выпью, всегда отдаю руль жене...»
иблейские заповеди. «Опыт этих прописных истин передать невозможно, - говорил Гердт, - к нему ты должен прийти сам, никто в этом не поможет. Бога нет, но жить нужно так, как будто Он есть». При этом он не был верующим, не посещал ни Синагогу, ни Церковь, не следовал никаким религиозным обрядам. «Я не хочу быть верующим, - делился с близкими. - Слишком поздно ко мне пришло размышление об этом... Знаю, что просто боюсь смерти, и было бы нечестно, покорствуя этому страху, напялить вдруг на себя крест или кипу... А все-таки вести себя непорядочно, нарушать заповеди - это очень нерасчетливые поступки. Потому что на земле остается много народу, кровно к тебе причастного. И если мой внук однажды услышит: «Какой же все-таки был подлец этот Гердт!» - я этого Там не перенесу. Мне будет больно!»
Война. Провожая Зиновия Гердта в последний путь, Михаил Швейцер сказал: «Такие, как он, инвалиды после войны сидели в переходах, играя на гармошке и прося милостыню…» Гердт был не из тех. В первые же дни Великой Отечественной войны он добровольно записался на фронт. Окончив краткосрочные сборы в Московском военно-инженерном училище, был направлен на Калининский, затем на Воронежский фронт. Воевал в должности командира саперной роты, потом начальника инженерной службы, награжден орденами и медалями. В 1943, на подступах к Харькову, был тяжело ранен в ногу осколком танкового снаряда. С поля боя старшего лейтенанта вынесла на себе медсестра. Пять лет госпиталей, костыли, 11 операций, угроза ампутации. В итоге нога чудом была спасена, но на всю жизнь осталась на 8 сантиметров короче другой…
На вечер в честь 80-летия Зиновия Ефимовича была приглашена та самая медсестричка, Вера Веденина, спасшая его во время боя. Гердту было уже очень тяжело передвигаться, но он сказал: «Я должен к ней выйти!» Ему помогли дойти до кулисы, и на сцену он вышел самостоятельно. Они обнялись. Растерянная Вера Павловна стала было что-то сбивчиво говорить о войне, победе, но Гердт ласково её удержал: «Вера, да ну их на фиг! Победили и победили…» Не любил он патетики.
На златом крыльце сидели (1987). Фото: Global Look Press
нев. Когда Гердта надували, он никогда не гневался. «Меня обмануть очень просто. Ну, совсем ничего не стоит. Я уже привык, и даже не особенно огорчаюсь. Могу разораться: «Да как ты мог так поступить, я же тебе верил!», но в душе остаюсь абсолютно спокойным. Родные переживают мои ошибки, а я им в утешение говорю: «Извините, да, опять ошибся, впредь буду умнее». Но… ни черта я не поумнею. Не успею переделаться, да и не хочу становиться подозрительный, многоопытным, никому не доверяющим. Не вижу смысла перечить Божьему замыслу, раз он меня создал таким...»
Дети. Дети - все дурные. Во все времена. Все - эгоистичны. И это надо пережить. Потом они начинают добреть, но это процесс очень длительный… С ними не надо много разговаривать. Дети живут в большей степени глазами, а не ушами. Воспитывать можно только наглядно, собственным примером. То есть в первую очередь самому быть воспитанным… Я помню себя с трех лет. Все мое детство состояло из сплошных запретов. Нельзя, нельзя, нельзя… Своему внуку я стараюсь облегчить жизнь, подарить ему больше радости. Лучшая педагогика - педагогика разрешения: можно, можно, можно! Не сковывать проявления детской воли, не угрожать наказанием. Единственно, если поступил не по правде, не по справедливости, - тогда просто гнать в шею! Когда внук возвращается домой расстроенный (получил тройку), я говорю ему: «Плюнь! Ты все поймешь и еще сто раз исправишь. Иди гуляй, играй в футбол, отправляйся в кино, только не маячь с кислой миной. Мне не нужны твои пятерки, я хочу видеть тебя порядочным человеком…» Раньше был очень популярен избитый лозунг: «Дети - наше будущее!» А я его переделал на свой лад: «Дети - наше прошлое». Ну какое у меня будущее? Я буду лежать в могиле. Зато в моем прошлом есть масса такого, чего я не пожелал бы своему внуку, и от чего в меру сил постараюсь его избавить.
Еврейское учение. Гердт любил цитировать фразу: «Истинно добрые дела следует вершить, не думая о вознаграждении». И пояснял: «Считаю ее самой великой мыслью в еврейском учении, и поставил бы эти слова рядом с бессмертными библейскими заповедями… Нужно уметь отдавать. Если сейчас много зарабатываешь - отдай, поделись. Только не говори об этом никому. Помогать надо анонимно. Вот левой рукой дал, а даже правая не должна знать, что левая дала. Этому надо научиться. Чтобы оно вошло в плоть и кровь».
Жалость. Герд решительно не приемлил позиции людей, считающих, что жалость унижает человека. Говорил: «Есть чувство, которое надо в себе лелеять – жалость. Или вина перед всеми…»
Ослиная шкура (1982). Фото: Global Look Press
Заслуги. На 80-летний юбилей, незадолго до смерти, Зиновий Ефимович был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» третьей степени. Лежа в постели, уже совсем больной, сказал пришедшим навестить друзьям: «Я так и не понял: то ли заслуги мои третьей степени, то ли Отечество!»
Импровизация. Импровизировал Гердт легко и непринужденно… Творческий вечер. Стоя на сцене, Зиновий Ефимович что-то рассказывает, читает стихи. Зрители, понимая, что артисту при его хромоте стоять нелегко, предлагают присесть на стул, и тут же получают в ответ: «Ничего страшного. Вы сидите за свои деньги, а я стою за ваши…»
Во время экскурсии по Иерусалиму, на Масличной горе. Экскурсовод: «Здесь должен явиться Мессия. Когда, в каком облике - никто не знает. Ну, поживём - увидим...» Реплика Гердта: «Точнее, оживём — увидим...»
Возле могилы царя Давида к Гердту вдруг подходит человек и просит автограф. Артист отвечает: «Пожалуйста. Но Додик не обидится?..»
Съемки телеспектакля «Фауст», где Гердт исполняет роль Мефистофеля. Он забирается на самую верхушку декораций, чтобы оттуда спеть куплет. Режиссер, Михаил Козаков, кричит: «Зиновий Ефимович! Куда ты лезешь?! Тебе почти семьдесят лет, я боюсь за тебя!» Моментальный ответ Гердта: «Нахал! Что за бестактность! Здесь же дамы…»
В фильме «Тень» Зиновий Гердт играл министра, Людмила Гурченко – его любовницу. В одной из сцен она сидела у него на коленях. На очередном концерте мужчина из зала интересуется у Зиновия Ефимовича: «А что вы чувствовали, когда Гурченко сидела у вас на коленях?» На что тот незамедлительно ответил: «Дай Бог вам хоть раз в жизни почувствовать то, что чувствовал тогда я».
Козлы. Выпить, как всякий русско-еврейский человек, Гердт любил, а пышные тосты особо не жаловал. Но в конце жизни, поднимая бокал в кругу близких друзей, часто говорил: «Поверьте, я нисколько не боюсь того, что все мы называем смертью. Я готов к этому. Просто хочу, чтобы мы жили хорошо, благополучно, в нормальной стране. Хочу, чтобы все эти негодяи и козлы сгинули. И я не хочу, чтобы вы стали козлами».
Продавец птиц (1979). Фото: Global Look Press
Лаконичность. На встрече съемочной группы фильма «Фокусник» с ленинградской молодежью, кто-то из студентов после просмотра спросил, обращаясь ко всем создателям картины: «Что для вас главное в образе фокусника?» Творцы задумались, а Гердт, сыгравший в картине главного героя - застенчивого иллюзиониста Кукушкина, с радостью дарящего счастье людям, ответил мгновенно: «Человек, который остается собой в уродливой стране». В зале - овация.
Мастер. Будучи мастером на все руки, Гердт однажды потряс воображение жены собственноручно изготовленным для нее изумительной красоты туалетным столиком. Похваставшись им перед Ширвиндтом, Татьяна Александровна услышала: «Все ясно. Значит, предыдущий муж был красавец. А этот у тебя - для мебели…»
По определению Зиновия Ефимовича, Татьяна стала его «окончательной женой». Познакомились они за рубежом, во время гастролей «Необыкновенного концерта». Гердт – неподражаемый конферансье Аркадий Апломбов из знаменитого спектакля Театра кукол Образцова, обычно выезжал за рубеж вместе с переводчиком за несколько дней до приезда труппы. Тот переводил злободневные статьи из прессы, чтобы артист мог прочувствовать, чем именно сейчас «дышит» страна. И во время спектакля шутить на темы, актуальные именно для конкретной местности… В поездке в Египет, Сирию и Ливан переводами занималась Татьяна Правдина. Оба были людьми семейными, у Татьяны - двухлетняя дочка Катя…. По возвращении в Москву после полутора месяца гастролей прежние две семьи распались, но образовалась одна новая. Которая просуществовала 36 лет, вплоть до смерти Зиновия Ефимовича.
«Никого у меня нет ближе Тани», - признавался он. При этом, бывало, супруги ругались в пух и прах. Высшей степенью накала являлось презрительно брошенное женой в адрес мужа одно слово: «Актер!..» Что являлось абсолютным уничижением, чем-то напыщенным, искусственным. На это оскорбленный Гердт мог отреагировать весьма грозно: «А вот за такое можно и по морде…» После чего оба хохотали до слез.
Рассуждая о любви в старости, Гердт говорил: «Мы ругаемся часто, порой яростно, но даже в самом крайнем выражении этих чувств нет ни капли правды. Правда лишь в том, что мы любим друг друга… Могу ли я еще влюбиться? Да... Но я задушил бы в себе это новое чувство. Потому что очень жалко близких. Жалко до... щемящего какого-то... до слез! Не в образном смысле, а буквально».
Поездка в Висбаден (1989). Фото: Global Look Press
Непреклонность. Валентин Гафт написал:
О, необыкновенный Гердт!
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт -
Колено он непреклоненный…
По общему мнению, Гердт таким и был. «Подлости нельзя делить на большие и маленькие, или тайные, надеясь на то, что о последних никто никогда не узнает, - говорил он. - Должно срабатывать реле: «Не надо!» Ничего хитрого и мудреного в этом механизме нет. Просто щелчок: «Не надо!..» Он никогда не пожимал руки подлецам. И не злился на недругов. «Я не обижаюсь, - говорил он, - люди такие, какие они есть. Главное - не злиться. Как только разозлишься - ты исчезнешь, потеряешь себя».
Но пригвоздить фразой неприятного человека Гердт мог, допустим так: «Видеть вас - одно удовольствие, а не видеть - совсем другое».
Оптимизм. «Всякий оптимизм глуповат, но я все-таки думаю, что мы будем жить, как люди. Верю в то, что мы станем жить лучше. Но я до этого вряд ли доживу».
Профессия. Только сейчас начинаю понимать суть актерского ремесла. Самое сложное - быть простым. Искренне простым, чтобы окружающие поверили в реальность образа. Ребенку простота дана от природы, а взрослому надо пройти жизненный круг, призвав на помощь опыт и талант, чтобы приблизиться к ней… Вообще-то я не очень актер. Всю жизнь занимался не своим делом. Все вышло случайно, и удержало меня в профессии только мое безволие. Вкусил - и не смог бросить плод, сил не хватило… Задачу свою в искусстве усматриваю в том, чтобы хоть кого-нибудь научить состраданию…
Я не уверен в том, что выбрал самый достойный путь в жизни. Меня многое не устраивает в моем актерском существовании: зависимость от дурака-режиссера, несвобода в выборе ролей, конъюнктура... А как бы я был на месте в школе или даже в детском доме! Мне кажется, из меня мог бы получиться хороший педагог. Справедливый… Моя единственная страсть - русская словесность. В домашней библиотеке - поэзия и словари. И чем бы я хотел по-настоящему заниматься, так это рассказывать о русской поэзии и читать стихи людям, которым это интересно слушать».
Тень (1971). Фото: Global Look Press
Рифмы. Боготворивший поэзию, знающий наизусть тысячи стихотворений, лично друживший с Твардовским, Окуджавой и Самойловым, о своих поэтических способностях Гердт не говорил никогда. Признавался только, что его с детства «тянуло ко всему напечатанному в столбик». Но никогда не публиковал свои стихи. А они у него были искрометны и сочинялись моментально. К примеру: «Быть Гайдаем – хорошо; / Бертолуччи - лучче… /В Бертолуччи б я пошел - / Пусть меня научат!..»
А вот что он написал на юбилей Валентину Гафту:
Он гением назвал меня, но это было днем,
А вечером того же дня назвал меня говном…
Но говорить о нем шутя я не имею прав,
Ведь он и вечером и днем был, в общем, где-то прав…
Самоирония. Во время одной из встреч со зрителями, Гердту прислали записку с вопросом: «Были ли в его жизни творческие удачи?» Гердт поведал такую историю. Гастроли театра Образцова (он тогда там работал) в Киеве. Вечером после спектакля группа артистов оправилась прогуляться Крещатику. Гердт шел, хромая, позади всех, курил. Докурив сигарету, стал искать глазами урну. Ближайшая впереди – через полтора десятка метров, та, что сзади – на таком же расстоянии. Тащить окурок – неохота, бросить под ноги – вроде неприлично. Артист кинул окурок через плечо и, обернувшись, увидел, что тот попал точнехонько в оставшуюся далеко позади урну. Жутко опечалился из-за того, что никто из коллег не увидел этого снайперского попадания. В этот момент к Гердту подбежала женщина и, схватил его за руку, экзальтированно закричала: «Я все видела, это было невероятно! Такое блистательное попадание через плечо!!!» - Вот это и была моя настоящая творческая удача, - констатировал Гердт.
Талант. Гердт любил повторять: «Уметь любить чужой талант – это тоже талант». Все знающие его люди подтверждали, что в этом смысле сам он был непревзойденно талантлив – как ребенок радовался чужим успехам. Свойство исключительно редкое для артиста.
А по поводу себя Герд говорил: «Если мне говорят в лицо дерзости - про величие или там какое-то особенное мастерство, - я думаю: «Валяй-валяй, но я-то знаю, чего стою. Это ведь смотря с кем сравнивать. Конечно, на фоне барахла я выгляжу вполне пристойно. Но если брать мировые величины - а сравнивать стоит только с ними - тогда у меня есть шанс совершенствоваться».
Ум. Михаил Жванецкий как-то сказал: «Рядом с Гердтом умнел любой человек». А сам Зиновий Ефимович говорил о себе Геннадию Хазанову: «Знаешь, что раздражает? Так как я стар, люди слушают меня внимательно, потому что считают очень умным. Но на самом деле это не так. Посмотри на меня и крепко запомни: умные люди выглядят как раз наоборот».
Улица Ньютона, дом 1 (1963). Фото: Global Look Press
Философия жизни. «Раз родился, нужно хотя бы прожить жизнь так, чтобы поменьше было совестно, делился своими размышлениями Зиновий Ефимович. - О том, чтобы вовсе не было стыдно, не может быть и речи. Обязательно есть за что стыдиться: потакал страстям… Потом начинаешь мучиться: зачем мне это было нужно? У Канта есть дивная запись: мочеиспускание - единственное наслаждение, не оставляющее укоров совести. Все остальные… Нажрался. Зачем? Напился. Зачем? Любовные связи. Зачем мне это было нужно? Муки совести не будут давать мне покоя до конца дней, как и понимание своего несовершенства. Хотя, с другой стороны, это залог того, что я что-то еще в себе преодолеваю».
Хреновость. «Вот что я заметил. Порой бывает так: и на душе паршиво, и чувствуешь себя хреново, и погода жуткая, словом — всё сошлось. В таком случае нужно сказать себе: «Всё прекрасно!» Расправить плечи, и шагать гоголем под дождём, как ни в чём не бывало. И - порядок».
Цель. На вопрос о том, какие цели себе в жизни он ставил, Гердт ответил очень просто и абсолютно исчерпывающе: «Цель моей жизни одна - не напакостить».
Человек. Люди, хорошо знавшие Зиновия Ефимовича, отзываются о нем так: «Он был человеком необыкновенно веселым, умел смешить и умел смеяться»; «Шутки и афоризмы для него были естественны, как дыхание»; «Чем бы он ни занимался, во всем был одарен»; «Он олицетворял собой духовную элиту нашего времени, был общепризнанным аристократом от актерского цеха»; «Зяма был недосягаем в вершинах юмора и иронии, и доступен всем одновременно»; «Он был человеком абсолютно элитарным, в самом высоком смысле этого слова»; «Это - эталон интеллигентности»; «Он обладал обострённым чувством справедливости и был нетерпим ко лжи»; «Гердт - украшение нашей действительности…».
Фокусник (1967. Фото: Global Look Press
Шикарно. Это было любимое слово Гердта в ответ на вопросы о его здоровье. Иногда артист добавлял: «Потрясающе!..» Только в самом конце жизни, когда боли были практически непрекращающиеся, позволил себе определение своего самочувствия: «Вполне сносно».
Щедрость. В молодости Гердт называл себя «самым непосредственным артистом в Москве». Поскольку всегда жил не по средствам. «А в старости у меня совсем не осталось долгов, - говорил он. - И спокойно могу давать взаймы. Не одалживать даже, а просто отдавать. Отдавать - большое счастье! Лишь бы только не обидеть человека, не уронить его достоинство своим подарком».
Экспромт. Повстречавшись со своим тезкой Зиновием Паперным, Гердт воскликнул: «Сколько лет, сколько Зям!»
Юность. Гердт родом из большой еврейской семьи, осевшей к моменту его рождения в городе Себеже Витебской губернии. Младший из четырех детей, по паспорту Залман Эфроимович Храпинович. Отец – коммивояжер, мать – домохозяйка. Со временем семейство перебралось в Москву, где 15-летний Зяма окончил фабрично-заводское училище Московского
| электрозавода и начал работать слесарем-электриком на строительстве метрополитена. Тогда же стал играть в театре рабочей молодежи (ТРАМ) при клубе электриков. Оттуда позже перешел в кукольный театр при доме пионеров. Сначала выходил на сцену под своей фамилией, затем взял артистический псевдоним Гердт, а имя-отчество поменял уже после войны. «В детстве я постоянно и с удовольствием разыгрывал знакомых, и, кажется, делал это достаточно мастерски, - рассказывал в одном из интервью Герд. – Но не думал тогда, что стану актером. Хотя в глубине души очень этого хотел...» |
Ясность. «Мне давно стало ясно, как остаться в этом запутанном мире самим собой. По-моему, все очень просто: не надо фальшивить, не стоит просить и не нужно подлаживаться… Вся наша жизнь проходит в поезде, который везет нас в лучший из миров. И движется этот состав только в одну сторону. Есть ли жизнь за последней остановкой, я не знаю. Не уверен. Но в том, что жить надо так, словно там начнется новая, вечная, жизнь, - убежден. Тогда умирать не страшно...»
Т